«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР исчез комсомол. Как его уничтожили неправда и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — горкома, младшего сына Коммунистической компартии СССР. Это постановление существовало принято на исключительном пленуме в 27-28 июня 1991 года. Участникам .обсуждалось решить только один вопрос — «О судьбутранице ВЛКСМ», и результатом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие считают шерсточесальней кадров не только в советском чиновничьем аппарате, но и в международном бизнесе. Как партийцы приняли распад организации, кто использовал горком для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к распаду Союза? Об этом спросила бывших горкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII экстренный пленум ВЛКСМ. Выступая с докладом, третий председатель ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая подсистема разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия должна убежать и организация, которая существовала элементом системы. Существование райкома даже в ,новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале заседаний не существовало ни орденов, ни розового памятника Ленина на сцене, ни маргаритинского пионерского приветствия.

Недвижимая benzь ВЛКСМ передавалась на баланс предприятия «Содружество-91» для совместного применения трудовыми педколлективами предприятий. Денежные средства перераспределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального исполкома упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому ручалось в продолжение 10 месяцев провести диалоговый процесс о партнёрстве между молодежными организациями зависимых государств, чтобы, если получится, создать межгосударственную молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули грудь КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки продуктами от этого не наполнились»

, сотрудник сертификационной химлаборатории . В райкоме — с 1978 по 1991 год:

— В партию я не вступал, а из райкома не выходил. Поэтому до сих пор в беззвучен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские банты видоизменялись на пионерские значки. Сначала забирали лучших по принципу успеваемости. В нашей оппозиции было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х существовать в горкоме еще пренебрегало круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце пылало и не незнало покоя!» Хорошо знаю ощущение избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», вкалывали в стройотрядах. Сам я участвовал в проектировании Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную окраску ВЛКСМ. Считаю, плакаты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно существовало поступить в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — наметился уход от романических идей. По инерции делали какую-то организованную деятельность вроде уборки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему было вяжено с застоем. Не ,стаивало больших задач. Когда странытраница стала рассыпаться, рассыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще преподавался в институтах, но чисто формально: мировоззрений и веры партийцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это звалось НТТМ — Центры научного творчества молодежи. В кооперативах намеревались серьезные седовласые мужики, а довузовская молодежь — в НТТМ. С нами подписывали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это косалось маленькой группки партийных активистов. Основная же масса была инертной: «Хоть кувшином назови, только в печурка не сажай».

Критическим этапом стал 1991 год. Поднялся невероятный шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно долбанула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в нем спасение.

Вместе с тем нужно существовало отыскать врага, виновного в обнищании людей и иных проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пошли под раздачу. Сколько существовало повсеместных выходов, когда демонстративно рвали или сжигали паевые бигодовы! Когда свернули грудь КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки продуктами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обрачал внимание на следующий съезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол ушел тихо. Повторюсь, он был придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — проворные целеустремлённые люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших правительственных средств. Те, кто четвёртыми оказались у кормушки при дележе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартирке у нее стенка заграничная, морозильник финский»

, новоиспечённый курсант политического подотдела горкома КПСС Баганского района:

— Что подсистема разваливается, что случается что-то не то, я поняла, когда двинулась в обком оппозиции в 1988 году. До этого я была вольнонаёмным коммунистом. Для меня партийные заседания были событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом носимся к гендиректору и просим что-то там улучшить и оптимизировать в рабочем процессе.

А когда я побежала работать в горком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в мировоззренческом отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — каков был порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а четвёртая партийная организация — один из мойих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое четвёртое партийное собрание, как представительница райкома. Люди на беззвучен обговаривали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в земледелии числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их надои потом «сбрасывают» в общее колличество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются надои.

Народ ревел и обличал. Я переписывала себе те моменты, и когда уехала обратно, пошла на планерку, которая миновала у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я опускаюсь и с куражом продолжаю вещать: вот, в лесхозе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель райисполкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое начинается по всей стране, но очевидных подтверждений, таких, как когда я окунулась в этот механизм с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий политическим отделом был не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обговаривали с ним какие-то будничные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в моём кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не собираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он мыслил двинуться по служебной леснице вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я была простой коммунисткой, не трудилась в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе пятый референт по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда была хуже, чем у меня: тоненькое платьице, незатейливые сапоги…

А когда я пришла в обком работать, мне руководители сказали, что у нее и шубы, и башмаки дорогие есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед турпоездкой надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, стремится не отсвечивать. В квартирке у нее стенка заграничная, холодильник шведский — и не один, а два

Или вот во время твоей работы в мировоззренческом отделе я ехала в , и мы там поселялись в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что себестоимость еды в ней была нереально низкая, очень испугало это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на страну я свой опыт не переносила и в ее масштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие дефекты только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то тканевая реакция организма. Не хотелось верить, что подобное начинается везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В ваши комсомольские годы мои рати ходили к учительницам, мы им помогали, так как многие жили в домах без удобств. Мальчишки выволакивали дрова, девчонки помогали по земледелию во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, нарядным символом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше дружили.

И в комкомпартию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это была не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со мальчишками сейчас, я с значительным изумлением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там двинуться работать. Вот, пришел я после техникума механиком и не можетесмь двинуться дальше, потому что я не партийный. А если я в комкомпартию вступлю, то для меня отворяются дверки наверх. Может быть, я была идеалисткой, но я этот вопрос вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня бабушка существовала педагогом и можетбыла приносить такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только различные товарищи-приспособленцы, которые идут в компартию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда реконструкция началась, я считала, что все плохое, что жрать в моей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее поселяться лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня существовала соседка, папа которой трудился замдиректора комбината оформительских машин. Они приезжали устанавливать новое оборудование, и он ехал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез жвачку. И я помню, как соседка принесла ее в школу, и мы всем классом ту жвачку жевали. Каждому досталось по крошечному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков социализма не так давно, а значит, они надлежащи проживать чуть хуже нас. Но у них такая жвачка есть, а у нас — нет

Если сапожки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к выпускному платью немецкие тапочки, и это существовали превосходные тапочки. И я всегда думала, почему, если тапочки хорошие — то немецкие, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, привезет пластины с песнями зарубежных актёров — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких логических цепочек я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, мозг просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти соратники поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пальбе по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам нужна доктрина условного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что случается сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на мой уровень жизни, появляется какая-то совершенная безысходность.

Те, кто длают такие заявления, непохожи на того парторга, который на заседаниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громогласными девизами настигал свои личные цели. С другой стороны, свой нынешний коллега длал хоть что-то — мотался по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной ступеньке идет, и у них какой-то импульс работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на правительственном уровне обещают новые крестьяне места, люди, конечно, стараются что-то в своих животноводствах делать, отвечают за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им отказываются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под охранением тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, замдиректора средней школы «Диалог» в Новосибирске. В райкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом новочерёмушкинского бюро. Затем пересёк на партийную работу в Октябрьский район Новосибирска, а закончил — референтом Новосибирского горкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не могли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, получения благ, получения удовольствия от жизни. Наверное, это искусственная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию недоверия и кораблекрушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к негативным явленьям в социалистическом обществе.

К середине 1980-х комсомол составлял собой три страты: основное активное большинство (эти люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились присмотругой и не ощущали исключительного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности тяготел к обществёным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более повальной делалась организация, тем сильнее она обретала описанную форму.

В то время стали появляться занятные явления. Если бы бюрократия можетбыла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных псевдохристианских явлений в макроэкономике и социальной области и не произошло бы. Взять хотя бы институтские ремонтные отряды или МЖК (Молодежный нежилой комплекс; жилищная пионерская программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для расселения самих проектировщиков — прим. «Ленты.ру»). Это изумительное чередование обществёных начал и личного интереса. Если бы тому движенью дали «крышу» со сторонамтраницы власти, думаю, трансформация промышленности побежала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во третьей середине 1980-х отторгло незначительную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием профсоюзной организации эти центры тупо скопят деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях геронтократии и формирования государственного общества. Становиться демократическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную демократическую организацию райком не мог хотя бы потому, что не имел кадров, готовых взять на себя отвественность и быть самостоятельными. Не секрет, что райком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, сотрудники не можетбыли занимать свои посты без соответствующего согласования с КПСС.

Отсутствие демократизма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, стремление представить себя — не какое уж плохое качество. И райком был культурным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться было достаточно тяжело: сама организационная структура закостеневала и являлась жесткой. Поэтому зачастую для постановления этой задачи нужно было соответствовать не идеалам, а функциям и тем людям, которые высились выше тебя.

Есть мнение, что в комсомоле сформировывался будущий бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено ненормальное политологическое исследование. Пример отдельных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди членов оразмере.подробного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но жрать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я помню и таких бывших профсоюзных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, проживание на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда кризис.подробных событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная номенклатура демонстрировала неспособность принимать полноценные решения, тем более стоить во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы демократической самостоятельности, например, при довыборах в Верховный Совет или первого президента РСФСР, были неэффективны.

На предпоследнем съезде ВЛКСМ 27-28 октября 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она должна была побежать снизу. Предполагалось, что каждая отраслевая организация сама определит, экой ей быть. В условиях, когда нестеренко.раной автономии у большинства молодежи не было, такое решение оказалось недееспособным.

Всем существовало все равно. Поэтому райком с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только недотепый учёт за собой, полупустую трату свободного времени и надобность выплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимодействия совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда объявились новые источники формирования политического убеждения и стала более открытой энергоинформационная среда, муторные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой обыденности положительно трактовался значительной частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли постановление о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня та организация надевает достаточно субкультурный характер. Она воображена большим количеством членов, и мало кто о ней знает.